– И мы туда приедем как гангстеры на этом «кадиллаке».

– Да! И девчонки! Мы можем снимать девчонок, Сал, на самом деле я решил доехать архибыстро, чтобы оставался еще целый вечер порассекать по городу. Ты теперь расслабься, а я буду просто гнать тачку всю дорогу.

– Ну, а какая у нас скорость?

– Постоянных – сто десять, я так думаю; а даже незаметно. У нас еще днем останется вся Айова, а потом я сделаю старый Иллинойс за шесть секунд. – Мальчишки заснули, а мы говорили всю ночь напролет.

Замечательно, как Дин мог сходить с ума, а потом вдруг продолжал копаться у себя в душе – которая, как я думаю, вся обернута в быструю машину, в побережье, до которого нужно доехать, в женщину в конце дороги, – спокойно и здраво, как будто ничего не случилось.

– Я, когда приезжаю в Денвер, каждый раз такой становлюсь – я в этом городе больше уже не могу. Дурень, дурень. Дин – придурок. Вж-ж-жик! – Я рассказал ему, что уже ехал по этой дороге в Небраске в 47-м. Он тоже. – Сал, когда я работал в прачечной «Новая Эра» в Лос-Анжелесе, в сорок четвертом, добавив себе года, то совершил путешествие в Индианополис на спидвей о единственной целью – посмотреть классические гонки на Мемориальный День, [16] днем ехал стопом, а по ночам угонял машины, чтобы успеть вовремя. А в Л.А. у меня оставался двадцатидолларовый «бьюик» – моя первая машина, он все равно не прошел бы техосмотра по тормозам и лампочкам, поэтому я решил, что мне нужны права какого-нибудь другого штата, чтобы водить машину дома, и чтобы меня не арестовали, вот поэтому я и поехал сюда за правами. И вот проезжаю я через один из вот этих самых городишек, номера прячу под курткой, и тут на главной дороге прицепился ко мне въедливый такой шериф, который решил, что я молодой слишком, чтобы ездить стопом. Он нашел номера и зашвырнул меня в каталажку на две камеры вместе с местным преступником, которого следовало бы отправить в дом престарелых, потому что он даже поесть сам не мог (его кормила жена шерифа), а только сидел весь день, пускал слюни, да чего-то блеял. После расследования, которое включало в себя всякую похабщину, типа расспросов об отце, которые вдруг обернулись угрозами и запугиванием, сличения почерка и так далее, и после того, как я произнес самую блистательную речь в своей жизни, чтобы оттуда выбраться, а она завершилась признанием, что я все наврал про то, что в прошлом угонял машины, а на самом деле разыскиваю своего папашку, который где-то здесь батрачит, он меня отпустил. На гонки я, конечно, опоздал. Следующей осенью я сотворил такую же штуку, чтобы посмотреть игру «Нотр-Дам – Калифорния» в Саут-Бенде, Индиана, – на этот раз никакой лажи не было, и прикинь, Сал, денег у меня было только-только на билет и ни цента больше, а по пути и туда, и обратно у меня маковой росинки во рту не было, если не считать того, что мне удавалось выклянчить у всяких чокнутых кошаков, которые попадались на дороге, да еще я девчонок бомбил. Единственный парень во всех Соединенных Штатах Америки, который столько претерпел, чтобы только посмотреть игру в мяч.

Я спросил его, как он оказался в 1944 году в Л.А.

– Меня арестовали в Аризоне – самая гнилая лажа, в которой я очутился. Прищлось давать оттуда деру – самый клевый побег в моей жизни, если говорить о побегах, понимаешь, в общем смысле: типа там в лесах, ползал по болотам, обходил горы, короче. Меня ожидали резиновые шланги со свинцом, общий режим в лагере и так называемая смерть от несчастного случая, но пришлось вылазить из лесов по хребту, чтобы не попасть ни на тропу, ни на дорогу. Надо было избавиться от тюремной робы: так я аккуратненько стибрил штаны с рубашкой на заправке за Флагстаффом, и два дня спустя прибыл в Л.А. одетый как служитель с бензоколонки, пришел на первую же станцию, что попалась на глаза, – меня взяли, я снял себе комнатку и сменил имя (Ли Булей), и провел в Л.А. восхитительный год – включая сюда целую банду новых друзей и на самом деле очень классных девчонок; а тот сезон закончился, когда мы все как-то ночью ехали по Голливудскому Бульвару, и я попросил одного кореша порулить, пока я поцелую девчонку – а я был за рулем, понимаешь? – и тот меня просто не услышал, и мы вляпались в столб, но скорость у нас была всего двадцать, и я только сломал себе нос. Ты ведь раньше видел мой нос – типа кривой греческой горбинки вот тут. После этого я поехал в Денвер и весной познакомился в павильоне с газировкой с Мэрилу. Ох, чувак, ей было всего пятнадцать – в джинсиках, так вся и ждет, чтобы ее кто-нибудь снял. Три дня и три ночи разговоров в отеле «Туз», третий этаж, юго-восточная угловая комната, святая комната воспоминаний и священная сцена моих дней – она была такой милой тогда, такой молоденькой, хмм, ахх! Эй, эй, посмотри-ка – вон там, в темноте, оп-оп, куча бичей у костра возле насыпи, ну ч-черт. – Он чуть было не затормозил. – Видишь ли, я никогда не уверен, там мой отец или нет. – Какие-то фигуры около железной дороги покачивались перед большим костром. – Я так и не знаю, где мне спрашивать. Он может оказаться где угодно. – Мы ехали дальше. Где-то за нами или перед нами в огромной ночи его отец лежал пьяный под кустом и, без сомнения, слюна стекала у него по подбородку, штаны его были мокры, в ушах сера, на носу струпья, может быть, даже запекшаяся кровь в волосах, и луна бросала сверху на него свой свет.

Я взял Дина за руку.

– Ах, чувак, мы теперь уж точно едем домой. – Нью-Йорк должен был впервые стать ему постоянным домом. Его всего трясло: он не мог утерпеть.

– И только подумай, Сал, когда мы доберемся до Пеннси, сразу начнем слушать этот уматный восточный боп у диск-жокеев. Иии-ях, катись, лодочка, катись! – Великолепный автомобиль заставлял ветер реветь; равнины от него разворачивались рулоном бумаги; горячий асфальт отлетал от колес с почтением – величественный корабль. Я открыл глаза навстречу встававшей веером заре; мы летели прямо в нее. Каменное сосредоточенное лицо Дина как обычно склонялось над лампочками приборной доски в собственном костлявом порыве.

– О чем ты думаешь, папаша?

– Ах-ха, ах-ха, да все о том же, знаешь ли: девки, девки, девки…

Я заснул и проснулся в сухой, жаркой атмосфере июльского воскресного утра посреди Айовы, а Дин все гнал и гнал машину, и скорости не сбавлял: он брал горбатые кукурузные долы Айовы минимум на восьмидесяти, а по прямой выдавал обычные 110, если только потоки машин в обе стороны не вынуждали его вставать в ряд и ползти на жалких шестидесяти. Когда возникал подходящий случай, он вырывался вперед и обгонял машины дюжинами, оставляя их позади за тучей пыли. Какой-то ненормальный в новехоньком «бьюике» увидел на дороге такие дела и решил потягаться с нами силами. Только Дин снова собрался отхватить солидный кусок дороги, как этот парень без предупреждения вылетел у нас из-под самого носа, взвыл, задудел и даже помигал нам хвостовыми огнями в знак вызова. Мы снялись за ним следом как большая птица.

– Ну, погоди, – засмеялся Дин. – Я помучаю этого сукиного сына с десяток миль. Смотри. – Он позволил «бьюику» намного опередить нас, а затем разогнался и самым невежливым образом настиг его. Безумный «бьюик» совсем рехнулся: он рванул до ста. Нам удалось разглядеть, кто сидит внутри. То, видимо, был какой-то чикатский хипстер, путешествующий вместе с женщиной, которая по возрасту годилась ему в матери – а, возможно, ею и была. Бог знает, насколько ей это нравилось, но гнал он со страшной силой. Волосы у него были темные и дикие – такой итальянец из старого Чи; на нем была спортивная рубашка. Может, он вообразил себе, что мы – какая-нибудь новая банда из Л.А., которая вторгается в Чикаго, может, кто-то из людей Мики Коэна, поскольку и лимузин был такой как надо, и номера калифорнийские. В основном же это был просто дорожный оттяг. Он ужасно рисковал, пытаясь держаться впереди: обгонял на поворотах, а однажды едва успел встать обратно в ряд, когда навстречу ему вылетел грузовик, точно выросший из-под земли. Таким макаром мы проделали по Айове миль восемьдесят, и гонки оказались такими захватывающими, что я даже не успел испугаться. Затем тот псих сдался, свернул на бензоколонку, вероятно, по приказу пожилой леди, и когда мы проносились мимо, он нам ликующе махал. Мы рвали дальше, Дин – с голым торсом, я – задрав ноги на щиток, а студентики спали на заднем сиденье. Мы остановились позавтракать в кабачке, которым заправляла седая дама, – она навалила нам с верхом картошки, а в городке неподалеку вовсю звонили церковные колокола. Затем снова дальше.